Горный перевал — не лучшее место для торжественной встречи, но регент Талига сам назначает путь продвижения своего отряда. Торжественный эскорт и праздничные обозы уже несколько недель тащились по главному тракту, дабы в столицу Гаунау свадебная процессия въезжала с надлежащей помпой, знаменуя первое из трех предстоящих торжеств. Их порядок — Липпе, Оллария, Алвасете — герцог Кэналлийский также определил сам, и этот пункт официального свадебного договора, в отличие от многих других, долгих дебатов у дипломатов обеих сторон не вызвал.

читать дальшеВ целом, союз самого могущественного человека Талига и вдовствующей принцессы Кримхильде должен был скрепить пока ещё шаткий мир и ознаменовать собой долгую эру спокойствия и процветания на северных границах Талига. Дружеские отношения с другим северным соседом — кесарией Дриксен — уже были налажены. Сему поспособствовало возведение на престол династии Фельсенбургов — новый кесарь, несмотря на молодость, обладал значительной политической дальновидностью и наметил для кесарии ряд других приоритетов, нежели затянувшаяся вражда с Талигом. Следующей на повестке дня была Гаунау, и говорили, что со столь неожиданной инициативой матримониального и, следовательно, политического союза герцог Алва выступил сам. Также говорили, что на недоуменные вопросы приближенных о возможном бесплодии супруги, так и не выносившей наследника в первом браке, регент лишь слегка пожимал плечами и отвечал с присущей ему циничной небрежностью: «Право же, несмотря на многочисленные возможности, мне также до сих пор не удалось доказать состоятельность в этом вопросе». После чего углублялся в бумаги, игнорируя дальнейшие расспросы и полагая дело решенным. Впрочем, это были всего лишь слухи, ибо кто может знать, что именно и как обсуждает с советниками и друзьями сверхчеловек герцог Алва?

***

Ровно в полдень отряд капитана Эбера, начальника Западного форта Кёдер, выстроился у границы со стороны Гаунау. Сумрачный период холодной слякоти и последующей зимней стужи, делавшей перевал практически непроходимым даже для людей, не говоря о лошадях, наступит через несколько недель, пока же о нем можно забыть и нежиться под прохладными лучами осеннего солнца. Впрочем, молодому капитану было не до неги: отряд регента Талига, экономящего время и не признающего обозного темпа, мчался почти со скоростью ветра. Почти — потому что регенту требовались остановки для отдыха. Его недуг и частая усталость стали общеизвестны после возвращения Алвы в мир живых. Возвращения, вокруг которого ходило столько пересудов. «Леворукий его отпустил, не иначе. Чтобы свой человек в Кэртиане был», — шептали, пугливо озираясь через плечо, одни. «Почему же Леворукий отнял у него часть силы?» — возражали, пожимая плечами, другие. Впрочем, возражали тихо, а пожимали незаметно, ведь сплетен и слухов регент не поощрял и вполне мог напомнить об этом окружающим, причем не только подданным Талига.

Так или иначе, регент вот-вот прибудет. Ни один гонец не смог бы его опередить, но система сигнальных огней на приграничных территориях Гаунау работала превосходно, а прибежавший докладывать о сигнале лейтенант Грундлаге отлично в ней разбирался.

— Через час будут здесь, господин капитан, — переводя дыхание от бега, доложил он. Построить отряд было делом недолгим, поскольку высокого гостя, которого предстояло проводить до столицы, ждали и готовились — безупречно вычищенная упряжь и заплетенные в сложную косичку гривы у лошадей, несколько раз проверенная парадная форма и заученный ритуал приветствия у людей. Капитан придирчиво осмотрел отряд. Сейчас с ним отправится ровно половина, именно те пятнадцать, что поедут в столицу и составят изначальное ядро праздничного эскорта для регента Талига. Эскорта, который будет постоянно возрастать по мере присоединения отрядов из населенных пунктов на их пути, и к моменту въезда в столицу достигнет внушительного числа. Но именно его отряд, отряд Алана Эбера, будет первым, и именно Алан изначально будет командовать слиянием отрядов — ровно до тех пор, пока к ним не присоединится полковник Гевиттер. Или до тех пор, пока герцог Алва его не пристрелит. Что, вероятно, неизбежно, но только бы он не сделал этого сразу! Ведь у Алана Эбера были совсем другие планы, и он намеревался их осуществить.

Не прошло и получаса, как дробный цокот копыт и звук летящих в ущелье камешков известили о приближении отряда. Горная тропа огибала утес прямо перед границей, поэтому самих всадников встречающие увидели только спустя несколько мгновений. На время которых сердце Алана словно перестало биться.

Отряд ехал, вытянувшись в линию, но сохраняя безупречный порядок и дистанцию. Знакомую до боли фигуру в черном маршальском мундире взгляд выхватил моментально, и сердце на секунду сжалось. Ворон был тем же и не тем одновременно: словно на соберано набросили дымчатую вуаль, приглушив черты, сделав их серовато-белесыми. Чуть-чуть, но достаточно, чтобы уловить перемену. Дивились все, но истинную причину знали только сам Ворон и капитан армии Гаунау.

Обменялись приветствиями, Алану отвечал секретарь делегации Талига. Регент молчал, застыв равнодушным, словно статуя, и только волосы, по-прежнему длинные, развевались на ветру. Рядом с ним, неохотно сдерживая непоседливую лошадь, оглядывался по сторонам юный оруженосец, явный Придд, судя по чертам лица. Больно, но справедливо. Теперь это его эр. Которого он обожает — и это очевидно.

С трудом отведя взгляд от счастливого лица юноши, попавшего в Большое Приключение («Как твое тогда, в Варасте», — мелькнула мысль), Алан усилием воли заставил себя думать о другом. В голову так не к месту пришла мысль, что меловые скалы удивительно гармонируют с цветом лица Повелителя Ветра (или теперь нужно говорить: «Ракана?»), и что он выглядит словно древний идол, спустившийся к жителям предгорий. Но Алва не идол, а они не жители, всего лишь малый форт без названия, на границе с Бергмарк, пресекающий контрабанду и преследующий разбойников. Алва молчал, по протоколу так оно и положено, ведь здесь не было никого, кто хоть отдаленно был бы близок к нему по статусу, но Эберу стало холодно, словно дыхание Лабиринта вновь окутало его.

Секретарь делегации Талига был словоохотлив и дружелюбен, предвкушал предстоящие торжества и охотно делился с Аланом впечатлениями, пока они ехали в форт, распределяли по комнатам гостей, собирались в общей зале, ели, пили... Эбер слушал вполуха, что-то отвечал, пил за вечный мир между их странами, а сам не мог отвести взгляда от мертвенно-бледного лица, хотя он и не слышал, что именно Алва говорил своим спутникам в ответ на их вопросы. Видно было только, как талигцы суетились вокруг своего регента — особенно старался юный Придд — и видно было, что регент устал, устал физически, как будто сила медленно, но неуклонно вытекала, просачивалась сквозь него, и он был не в состоянии ее удержать. Алва почти не ел, и Алан чувствовал, что регенту надо лечь и только сон частично восстановит его силу и ненадолго наполнит его жизнью. Потом она уйдет вновь, но снова не до конца — он сможет работать, ехать, даже сражаться, если надо, но без радости и азарта, а просто по инерции, делая это, впрочем, как всегда, много лучше простых смертных.

Самое трудное — попасть к нему, поговорить наедине. Регента не оставляли ни на минуту, и когда делегация удалилась на отдых, она, разумеется, сделала это в полном составе. Хозяева остались в общей зале, атмосфера моментально стала почти домашней. Люди, громко переговариваясь, делились впечатлениями, а бочке с пивом воздавали особое внимание — сегодня можно, впереди день отдыха, ведь в путь они тронутся только послезавтра. Драгоценное для Гаунау аэ — единственное терпимое местное красное, как когда-то учил его Алва, и несколько сортов белого были запасены только для гостей, хотя Алану было стыдно, стыдно за эти вина до слез, но, увы, не тех «Слез», к которым привычен герцог Алва. Он сегодня так близок, это знак судьбы, и нужно сделать так, как должно, ведь твари в Лабиринте указали путь. За несколько лет удалось успокоиться и частично забыть, увлечь себя новым долгом и новой рутиной службы приютившей его стране, но теперь, с прибытием Ворона, все изменилось. Возможно, ещё слишком рано, но стоит рискнуть, ведь другого шанса может и не выпасть. Они были единым целым и сейчас должно отдать то, что ему, Алану, не принадлежит.

С трудом высидев положенные полчаса и поняв, что бездействовать больше невмоготу, капитан встал, коротко кивнув Грундлаге и дав понять своим людям, чтобы продолжали без него. План так и не придумался, Алан просто пошел в офицерский корпус, туда, где спит обычно сам и где сейчас расположили гостей. Регента — в отдельной спальне, разумеется. У входа в дом его остановили, он попросил передать Алве просьбу о личной встрече. На него кидали недоуменные взгляды, вызывающе косился Придд («Мой эр устал, как вы смеете его тревожить!» — читалось в дерзком юношеском взгляде), но пошли докладывать, наедине не оставили и хмурились на то, что он беспокоит герцога в столь поздний час. В комнате развели огонь — конечно, южанину должно быть здесь прохладно («Тем более после Лабиринта», — мысленно добавил Алан). Сам Алва, в морисском халате — дань удобству и своим корням, что-то писал за столом, отблески пламени играли на стенах, на всех предметах и на самом герцоге.

— У вас ко мне дело, капитан? — спокойным тоном спросил Ворон, поднимая глаза на Эбера так, словно не устал смертельно, словно Алан пришел с обычным докладом.

Может быть, Алва знал, что увидит его здесь? Знал и приехал сам? Ерунда, он слишком много о себе возомнил, Алва бы никогда... А может, Алва его действительно не узнал? Эта мысль, как ни странно, огорчила, но и приободрила, а это важно, ведь драгоценное время терять было нельзя. Пауза затянулась, Алва смотрел вежливым, вопросительным и смертельно усталым взглядом. Леворукий!

Осталось лишь сглотнуть комок в горле и произнести внезапно пересохшими губами:

— Монсеньор, позвольте поговорить с вами о Лабиринте.

***

И вот они остались одни, но ничуть не легче, холод в комнате внезапно показался почти зимним, несмотря на растопленный камин. Алва смотрел на него равнодушно, устало, не узнавая. Или? Неужели это он сам так изменился? Как бы то ни было, помощи не дождешься, приглашения к беседе — тоже, значит, нужно начинать самому, он ведь привык обходиться сам за почти четыре года. Отчего же вдруг он вновь почувствовал себя шестнадцатилетним юнцом, мнущимся перед эром в ожидании указаний? Он ведь больше не мальчишка, он — офицер в армии Гаунау и изгнанник в Талиге, совершивший немало подлого — гладкие склизкие твари в Лабиринте так и сказали, гнусно улыбаясь и облизываясь тонкими фиолетовыми языками. Он помнил животный ужас от их приближения, от погони, от ощущения, что спасенья нет, что бегство бесполезно и что они просто забавляются его паническим страхом и возрастающим отчаянием. Алан сам не понимал, как ему тогда удалось, но он это сделал: остановился и повернулся лицом к стае ухмыляющихся монстров. Они накинулись на него, повалили, но медлили, предвкушая. Он помнил пасть, скалившуюся у горла в тот самый момент, когда появился Алва и скомандовал не терпящим возражения тоном, так, словно сам не был заложником этих бестий: «Назад!»

***

— Монсеньор... Пожалуйста... — Создатель, ну почему так глупо!

Алва не отвечал. И только отблески пламени продолжали оживлять восковое лицо.

— Я вам должен.

Ни слова в ответ. Так, словно не слышал. Надо продолжать. Пусть глупо, пусть сбивчиво, пусть нелепо, но он должен. Фразы, вырвавшись из груди, спешили, опережая одна другую, сбивчивым потоком, словно горный ручей весной. Только гораздо более бестолково, Алан это сознавал. Но сказать сейчас — важнее всего остального, важнее жизни, ведь Алва должен понять и... позволить?!

— Монсеньор, простите меня. Я не должен был тогда... не должен был принимать ваш дар. Они имели право меня сожрать, и я... я не просил о помощи! Вы, возможно, думаете, что я забыл — но я помню, что вы им говорили, я слышал! Я знаю, что обязан вам жизнью и знаю, что вы отдали...

Легкий взмах руки прервал его нелепые — он это понимал — откровения. Алан растерянно замолчал, не зная, стоит ли продолжать. Знака не последовало и, опустив голову, он не к месту тихо добавил:

— Я теперь фехтую много лучше...

— Вот как, юноша? — насмешливый голос прозвучал столь неожиданно, что сердце не то ушло в пятки, не то выпрыгнуло из груди. — И давно вы такой... талантливый?

Как ни странно, язвительность не раздражала, а успокаивала. Словно что-то родное из бывшей жизни Ричарда Окделла появилось в этой комнате и согрело своим теплом. А заодно придало смелости.

Он слышал, как твари в Лабиринте сказали Алве:

— Бери его, но отдай за него треть своей жизни. В нем осталась только первоначальная искра, и раздуть ее можно, лишь пожертвовав ему свою силу, силу Ракана. Тогда она поселится в нем, но ее отсутствие ослабит тебя.

Они помолчали тогда, словно не договаривая, и одна тварь, верно, самая болтливая, выпалила, брызгая дурно пахнущей слюной:

— У тебя останется только один способ получить силу обратно. Тот единственный банальный способ, что знают люди, дабы почувствовать тепло — единение с другим человеком. Если мальчишка к тому времени сумеет поддержать и усилить в себе жизнь, он сможет жить и дальше, если нет — все будет так же, как и сейчас, только искра угаснет. Будешь пробовать? Вообще-то, — презрительно добавила она, помахивая змеевидным хвостом, — он того не стоит...

И правда — не стоил... Но Алва, Создатель знает, почему, решил иначе.

***

Ричард сделал шаг вперед, затем другой. Не отводя взгляда от бледного лица, повторил: « Пожалуйста...» И медленно опустился на колени.

Он знал, что будет больно. Что должно быть больно. И он хотел, чтобы было больно. Чтобы ему, Ричарду Окделлу, убийце и клятвопреступнику, было больно, и чтобы этому человеку было хорошо. Так было правильно. И так было надо.

Он разделся сам и лег на кровать тоже сам. Стыдно почти не было, лишь почему-то вспомнились насмешки давно убитого Алвой Эстебана. Тот намекал на связь эра и оруженосца, намекал безосновательно и поплатился жизнью. А сам Ричард теперь поплатится честью. Только... только будет ли это действительно потеря чести? Или, скорее, дань долгу?

Очень глупо, но Ричард почувствовал, что поневоле улыбается в подушку. Только бы...

Додумать не удалось, ибо прикосновение уверенных рук к спине разом вышибло из головы все нужные и ненужные мысли.

— Вы уверены, что хотите этого, Ричард Окделл? — Голос прозвучал совсем близко и очень серьезно. Возможно, впервые без насмешки, когда речь шла об обращении к нему. Или насмешки всегда ему только чудились?

Как бы то ни было, его хватило только на то, чтобы ответить «Да» и зачем-то кивнуть в подушку.

— Как скажете, юноша! — в тихом голосе появились столь знакомые ироничные нотки. Прошелестел сбрасываемый на пол халат, затем раздался странный звук, словно открывали флакон, и запах жасмина наполнил комнату. «Это ведь... то самое масло!»

Вот теперь Дик действительно почувствовал, что краснеет, как юнец. Многочисленные остроты о масле для тела или «якобы» для рук, стоящем на ночном столике, служили поводом для шуточек компании Эстебана. «Иногда, — многозначительно улыбаясь, — его действительно используют только для рук», — приблизительно так заканчивались или начинались пошлые анекдоты.

А вот теперь он вживую слышал и чувствовал, как льется и растирается по его телу масло, и ощущение это было на удивление приятным. Возможно, чтобы помочь Дику преодолеть смущение, а может быть, для того чтобы он расслабился, Алва стал растирать масло по всему телу, массируя плечи, спину, ягодицы... Но не задерживаясь на них, а спускаясь ниже — умелые прикосновения к икрам и ступням показались блаженством.

— Не передумали раздавать долги, юноша? — насмешливый голос внезапно раздался у самого уха, и Ричард понял, что пребывает в блаженной забывчивости уже некоторое время. Повернувшись, увидел синие глаза совсем близко и, внезапно испытывая головокружительную дерзость, ответил в тон:

— Ничуть. Если только вы не предпочтете меня усыпить.

Ответом был маслянистый мазок по носу. Дик зафыркал, рассмеялся, стал отбрыкиваться и в пылу, казалось бы, дружеской перепалки вдруг почувствовал, как жар — тягучий и томительный — разгорается в чреслах и как на тело начинают накатывать волны физического удовольствия. Удивляясь собственной смелости, Дикон настойчиво, не оставляя сомнений, притянул руку эра к собственному паху и дерзко посмотрел в глаза. В синих глазах плясали искры — вероятно, отблески пламени. Закатного, Рассветного или из камина? Какая разница! В принципе, Дик был уверен, что и в его глазах — точно такие же.

Руку себе на пах он положил дерзко, а вот потянувшись за первым поцелуем, почувствовал, что неудержимо краснеет. В последний момент неловко сделал вид, что тянется за совсем другим, и неумело куснул эра за ухо, оставляя на нем царапину.

— Юноша, — голос был укоризненным и показательно печальным, — когда вы научитесь признаваться себе в своих желаниях и не наказывать других за то, что их испытываете?

— Эр Рокэ... Монсеньор... я... — вот теперь Дику было стыдно по-настоящему, но это был возбуждающий стыд, и Дик, отдаваясь порыву, назвал Алву так, как давно уже не имел права.

— Да? — Бровь знакомо изогнулась, а рука эра не переставала ласкать член, ведь Дик сам ее так непредусмотрительно туда положил.

— Я... — продолжить не удалось. Тело непроизвольно изогнулось дугой, как оказалось, слава Рокэ Алвы как любовника отнюдь не была преувеличенной. Дикон застонал в голос, нимало не заботясь о том, что их могут услышать. Когда чуть отпустило, он, лежа на боку и глядя в насмешливые глаза, добавил: — Это моя постель, если что. Монсеньор.

Рокэ расхохотался заливисто-искренне, как мальчишка. После чего накрыл губы бывшего оруженосца своими.

***

Первым, что Ричард увидел, выходя ранним утром из временно не-своей спальни, был нахохлившийся оруженосец, дремавший на стуле в кабинете, ставшем на время прихожей перед спальней регента Талига. Мальчишка встрепенулся, услышав звук открывающейся двери (хоть Ричард и приложил все усилия, чтобы сделать это максимально тихо), и негодующе уставился на капитана теперь уже дружественной, но все ещё очень подозрительной державы. Казалось, он хочет пробуравить Ричарда взглядом и заодно пригвоздить к стенке. Какой-то там капитан непонятно что так долго делал у его эра! Ричард усмехнулся и... а, была не была!

— Корнет Васспард, если не ошибаюсь? Не составите ли мне компанию? Все, верно, ещё спят, а мне так хотелось бы поразмяться...

Мальчишка вскочил молниеносно, на его лице читалось: «Я отомщу или умру!» Ричард, мысленно улыбаясь, жестом указал на дверь, предлагая молодому человеку пройти первым, и тот, неловко дернув плечом и упрямо вздернув подбородок, гордо выпрямился и вышел в коридор. Кивнув часовым и передав им пожелания монсеньора подать воды для умывания, Ричард, захватив шпагу и тренировочные колпачки, легко сбежал вниз, по-юношески перепрыгивая через две ступеньки. Утренняя прохлада обволокла и приободрила, хотя спать не хотелось, несмотря на то, что на сон в этот раз ушло не больше четырех часов. При мысли о прошедшей ночи сладко заныло в паху и, внезапно, приятной судорогой свело ягодицы. Вот только этого не хватало!

Юный Придд уже сосредоточенно разминался, хмуря брови. Похоже, хваленой спрутячьей выдержки ему досталось меньше, чем Валентину. А впрочем... Не надо недооценивать противника, пусть даже он и без году неделя, как из Лаик. Недооценивать означает не уважать, а брата Валентина не уважать нельзя, хотя бы из-за того, как он предан своему эру. Оставалось трудное: уговорить мальчика надеть колпачки. Лучше было не акцентировать на этом пристальное внимание, поэтому Ричард молча протянул колпачок корнету и, как само собой разумеющееся, надел второй на острие своей шпаги. Его противнику ничего не осталось, кроме как сделать то же самое, пусть и недовольно поджав губы — юноша явно предпочел бы безжалостный смертельный поединок.

Стали в стойку, удар, ещё удар, пока пробный, нащупывая слабые места. Шпагу Придд держал хорошо, не слишком жестко и не слишком слабо, как птицу — чтобы не вылетела и не задохнулась. Движения были четкие, законченные, чувствовалось, что монсеньор уделяет ему внимание. Впрочем, защиты предпочитал прямые, а над круговыми ему ещё надо поработать. Придд начал горячиться и пропустил удар в левое плечо, поморщился, кинулся в атаку, вновь пренебрегая обороной. Напрасно! Ричард с легкостью отвел очередной удар и атаковал стремительным движением: туше! Через несколько ударов он решил повторить атаку, и Придд с легкостью на нее поймался. Кажется, этот прием ему не знаком вообще.

Ричард отступил на шаг и предупредительно поднял руку. Юноша вскинул глаза, в них были азарт и недоумение.

— Помните: острие вашей шпаги всегда должно быть направлено на противника, желательно, на его грудь. Вы позволяете мне слишком далеко увести вашу руку, а потом медлите. Вместо этого, уже на полпути, возьмите чуть выше, сделайте кистью полукруг и поднырните под мою шпагу своей. Если будете молниеносны — успеете уколоть меня в грудь. Попробуем?

Придд выслушал, напряженно сведя брови, затем молча кивнул и встал в стойку. Первый раз его рука сорвалась, второй — Ричард чуть подыграл ему, на третий — у него получилось, ещё неуверенно, но лицо уже расцвело, по-юношески торжествуя. Ричард предложил повторить, Придд охотно кивнул, забыв, что так активно ненавидел Ричарда ещё полчаса назад. На десятом-двенадцатом ударе движения стали более уверенными, ещё чуть-чуть — и они войдут и в руку, и в кисть. Стоит немного их отработать, чтобы выполнять, не задумываясь.

— Прекрасный способ начать день. — Насмешливый голос, чуть тянущий слова, заставил их отпрянуть друг от друга. Алва — подтянутый, свежий, лучезарно им улыбался. Ох, Ричард помнил эту улыбку, означающую скорую трепку!

— Позволите присоединиться? — Герцог Алва, регент Талига и по совместительству Первый Маршал, с наслаждением медленно вытянул шпагу из ножен. Ноздри хищно раздулись, предвкушение схватки словно разлилось по его гибкому телу и передалось дальше — его незадачливым противникам.

— Конечно, монсеньор, — вразнобой пробормотали молодые люди и встали плечом к плечу. Ричард поймал взгляд недавнего противника и дружески ему подмигнул. Тот ответил широкой улыбкой:

— Прорвемся! В атаку!

С атакой, впрочем, получилось плохо. Алва с легкостью отводил самые замысловатые удары и моментально атаковал. Ричард внезапно оказался в одинаковом положении с оруженосцем — ударов в грудь им доставалось поровну, а он-то мнил, что научился чему-то за последние годы. Он убыстрил темп, но герцог Кэналлоа оказался в превосходной форме, он только чуть улыбался, с легкостью предугадывая любую комбинацию. И пронзал его вновь. Вновь и вновь. Впрочем, исключительно в фигуральном смысле.

Минут через двадцать Алва, свежий и улыбающийся, вбросил шпагу в ножны. Измочаленные молодые люди посмотрели друг на друга и, не выдержав, улыбнулись. Ричард первым отсалютовал шпагой:

— Благодарю, корнет Васспард. Вместе мы смогли хоть что-то противопоставить господину регенту. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Юный Придд открыто улыбнулся и отсалютовал в ответ.

— Монсеньор, — поворачиваясь к Алве, продолжил Ричард, — это большая честь. Ваша слава ничуть не преувеличена и счастлив тот, кто может у вас учиться.

— Благодарю вас, капитан, вы крайне любезны. — Регент Талига был на редкость учтив и беззаботен. — Мы выезжаем завтра в семь, поэтому жду вас обоих к пяти. Вы ведь не откажетесь присоединиться, Клаус?

Оруженосец, заалев, с готовностью кивнул.

К пяти?! Ричард планировал отъезд на девять, ну да кто спорит с регентом Талига?

— Разумеется, монсеньор. Почту за честь. — Глубокий поклон, как и полагается при разговоре с лицом такого ранга.

— Великолепно. — Алва кивнул и повернулся, полагая дело законченным. Но, словно что-то вспомнив в последний момент, обратился к Ричарду вновь: — Капитан, могу я попросить вас зайти ко мне после ужина, дабы обсудить все детали нашего продвижения? — Внимательный цепкий взгляд, в глубине синих глаз притаились смешливые искорки.

— Разумеется, монсеньор, — произнес Дик серьезным тоном, так, словно речь действительно пойдет только о маршруте их кортежа. Словно не ёкнуло сердце от вспыхнувшей надежды на ещё одну безумную ночь.

***

День пролетел в последних приготовлениях к отъезду для отъезжающих и последних инструкциях для остающихся. Ужинали, как и накануне, в общей зале, Алва благодарил за прием и выражал надежду на долгий мир между их странами. Люди реагировали одобрительно и искренне — похоже, за столь недолгий срок и они попали под обаяние кэналлийского герцога. Который выглядел совсем не так бодро, как утром. Ричард внимательно следил за ним и отметил темные тени под глазами и усталые складки вокруг губ. Лечение не помогает? Или просто нужен более длительный срок?

С трудом высидев положенные полчаса с момента, как регент удалился на покой, Дикон бросился за ним вслед. С нетерпением дождался, пока о нем доложат («Как можно так тянуть!» и «Может быть, он не хочет меня видеть?» — за несколько кратких минут ожидания в голове у него пронесся десяток подобных мыслей). Буквально ворвался в комнату, как только позволили, понимая, что нельзя терять ни секунды, что надо, что можно... На столе стояла бутылка «Вдовьей Слезы», Дик всегда предпочитал «Слезы» «Крови», монсеньор — в точности до наоборот, но сейчас было не до вина, он весь дрожал от нетерпения, от ожидания, от предвкушения слов этого человека, которому он должен и которого он...

— Ричард, подойдите. — Алва смотрел спокойно, но последующие слова ударили наотмашь. — Вы не дослужили у меня оруженосцем, однако, возможно, я могу рассчитывать на вашу помощь?

От этих слов дернулась щека, но цепкие синие глаза смотрели выжидающе, почти безмятежно, и капитан Эбер взял себя в руки. Легко поклонился и помог монсеньору раздеться. Что, разумеется, никоим образом не входило в его обязанности, но, неожиданно, доставило безумное удовольствие. Случайное прикосновение рук, скользящая по телу ткань, знакомый забытый запах морисских благовоний, теплая кожа, до которой хочется скорее дотронуться, провести по ней ладонью, прижаться губами. Кто бы он ни был — Ракан, регент, герцог — под его бледной кожей пульсируют вены, он создан из плоти и крови, и эти шрамы на спине — очередное тому напоминание.

Разгоряченное воображение и молодое тело прекрасно дополняли друг друга — в паху приятно зудело, хотелось прикоснуться к обнаженному телу, потереться и излиться... Дик поймал себя на этой мысли и покраснел. Алва, будто зная, о чем подумал бывший оруженосец, чуть усмехнулся. Остались панталоны. Дик, закусив губу, не слишком умело стянул их вместе с бельем и уткнулся взглядом в однозначно выпрямившийся член. Однако... Секунду он изучал открывшееся, поднял глаза на внешне безмятежный синий взгляд и увидел в его глубинах едва сдерживаемое, почти безумное желание... Не успев удивиться собственной смелости, Ричард толкнул Алву в кресло, стянул до конца оставшуюся на нем одежду, опустился на пол, пристраиваясь между ног... От нереальности происходящего кружилась голова. Он далеко не девственник, после Марианны была дюжина борделей и любовниц, но ещё никогда не было ощущения такого тепла от добровольной близости, от сознания осуществляемой дерзости и от предвкушения запретного, немыслимого, невообразимого...

Невообразимое при этом как-то совсем однозначно оказалось у его губ и уверенно толкнулось вперед. Повода для сомнений не осталось, времени для размышлений — тоже. Да и способность размышлять, казалось, отбило напрочь. Словно разум оставили отдыхать и привели в движение совсем другое чувство — обострившееся до предела желание плоти, заставляющее с наслаждением проводить языком по яичкам, с упоением касаться их губами и бесконечно длинным движением вести кончиком языка по всей длине члена. Чуть поигрывая, дразня, провоцируя... Затем глотать терпкую жидкость, запоминая ее на вкус, и делая все — пальцами, языком, губами — все, лишь бы продлить это ощущение, этот взаимный экстаз, это единение, неподвластное другим и доступное только им двоим.

Кончили оба. Теперь секунду-другую перевести дух, подняться, побормотать что-то несуразное вроде: «Я, пожалуй, тоже разденусь». И не смотреть, не смотреть в глаза! Чтобы не краснеть и не чувствовать себя совсем мальчишкой, беззащитным, робким и несуразным. Не смотреть удается, но от тихого: "Кувшин для умывания в углу, юноша", — кинуло в жар, захотелось немедленно дерзить, что он и сделал, поднимая взгляд:

— А вы уже совсем закончили?

Смех в ответ, легкомысленное: «Можете запить вином, если предпочитаете», — от которого бросило в ещё больший жар и захотелось накинуться с кулаками, что, разумеется, бессмысленно — кидаться на Алву с кулаками... Но он все-таки кинулся, а Алва легко перехватил запястья любовника (ни рост Ричарда, ни ширина в плечах, ни даже годы изнурительных тренировок не облегчили его участи), позволил шутливо побороться несколько минут, затем решительно подмял под себя и лег сверху, припечатав к постели: «Мое!» Взъерошил волосы, поцеловал в шею, легонько пощекотал ее языком. Ричард лежал тихо, прислушиваясь и чуть поворачиваясь — вот так, чтобы их тела соприкасались ещё больше. Иногда взбрыкивал — от щекотки или щипка, но, главное — было просто найти повод, чтобы пробудить азарт усмирения, от которого мужская плоть твердела почти мгновенно. Алва не исключение — поощряя игривый бунт, он подавил его и вошел почти сразу, на что тело Дика отозвалось с непозволительно дерзкой готовностью. Проход уже влажен, неведомое ещё два дня назад желание принимать и отдаваться овладело и властвует, нужно насадиться и удерживать, вот так... Бесстыдно, безрассудно, распутно, наслаждаясь и упиваясь собственной ролью. С этим человеком — можно! Или — нужно?

***

Дни скользили один за другим, ночи — ещё быстрее. Отряд рос и неумолимо приближался к столице, полковник Гевиттер уже перенял командование, а у капитана Эбера появилось больше времени для невеселых размышлений. Столица... Там будет конец, ведь капитан армии Гаунау вряд ли когда-нибудь опять увидит живьем регента Талига. Будет только слышать о его растущей (хотя, казалось бы — куда ещё?) славе и вспоминать эти немыслимые ночи, с каждым разом убеждая себя все отчетливее, что это привиделось, пригрезилось, что так не бывает, как не бывает и чудес... А чудес не бывает? Лабиринт и их возвращение — это не чудо? Да что там, сама их встреча на границе — уже чудо само по себе. Впрочем, неизбежное неизбежно, однако кто сказал, что от этого с ним легче смириться?

Ночи были прекрасны, но постепенно они наполнялись горечью, следующая — чуть больше, чем предыдущая. Алва словно не видел его мучений. Может, действительно не видел, зачем ему лишняя головная боль? Сам он выглядел все лучше и лучше, казалось, былая сила полностью вернулась к нему. Ричард невольно прислушивался к собственным ощущениям — он сам ослабеет? Истончится? Исчезнет? Твари ведь предупреждали... Но ничего подобного не происходило и близко — он только окреп от ежедневного фехтования «на троих» и от всеобщей бодрости, неизменной там, где появлялся монсеньор. Ее он разделял с радостью, в отличие от предвкушения свадебных торжеств, которых с нетерпением ожидали все оказавшиеся на тот момент в столице. Историческое событие, что и говорить.

***

В череде похоже-непохожих ночных часов внезапно случился инцидент — ранним утром, за час до подъема, когда утренняя эрекция особенно активно давала о себе знать, в спальню ворвался юный Придд. В тот самый момент, когда ещё заспанный в глазах, но разбуженный в чреслах Ричард с нарастающим энтузиазмом двигал бедрами. Таково было желание монсеньора, да и что там — его собственное. А тут незадача — из столицы прибыла встречающая делегация, у подвернувшегося под руку Придда (подвернувшегося, как бы не так; да он просто спит под дверью комнаты своего эра, и никакой силой его оттуда не выдворишь!) спросили регента и, конечно, юный наглец воспользовался способом проникнуть и покишеть, раздуваясь от сознания собственной важности.

— Монсеньор, простите, срочное соо...

Осекся, ну хоть на это вежливости хватило. Ещё и пунцово покраснел. Ричард бы умилился, если бы не находился в самой интересной позе, опираясь на локти и краем сознания досадуя на ползущую по лбу каплю пота. Впрочем, монсеньор не разжал рук, направлявших движения его бедер, поэтому оставалось только продолжать ими двигать. Ну и отвернуться — по ощущениям, его лицо стало того же цвета, что и у Клауса. Верно, от жары. Ну да, не иначе.

Судя по звукам, мальчишка пулей выскочил за дверь. Поделом. Стучаться надо. Хотя... может, и стучался, но они вряд ли услышали.

Алва достиг пика и последний раз, до отказа, притянул послушные бедра к себе. Ой...

— Что, юноша, только теперь «ой»?

Ричарду показалось, что в этом голосе прозвучала насмешка, и он, досадуя на себя, спрятал лицо в подушках. Да, с ним теперь так можно! Он ведь сам пришел и лег, и предложил себя... Из благородных, так сказать, побуждений. Только кому какое до его побуждений дело? Теперь весь отряд будет смотреть на него презрительно-насмешливо, возможно, Гевиттер даже отправит его обратно, не дав доехать до столицы — зачем отряду лишние пересуды и позор?

— Ричард, вы ничего не хотите мне сказать? — голос Алвы был серьезен. — За Клауса можете не волноваться. Он немного поревнует, но будет нем, как рыба. Вернее, как спрут. Я доверяю ему.

Ричард повернулся и посмотрел в лицо любовнику. Алва глядел серьезно, не улыбаясь — ни следа обычной насмешливости. Утренний осенний свет скрадывал четкость очертаний, придавая всему необычную загадочность. Обычно скорее тревожащую, но сегодня — в самый раз для такого разговора. Он не хотел начинать его сегодня, а между тем, это и есть тот час и то место. Ричард чуть улыбнулся уголками губ. Решение уже пришло, пришло само, оставив тревоги позади, за той чертой, которую он переступил. Или сейчас переступит. Главное — он твердо знал, что переступить надо. Его место здесь, а не там.

— Да, монсеньор. Я хотел с вами поговорить. У нас мало времени и я не буду отнимать лишнего.

Алва выслушал, на лице не дрогнул ни один мускул. Словно они не лежали в постели, залитой семенем, а стояли у трона Раканов. Вернее, это Ричард стоял возле, а Алва — сидел на троне.

— Я решил вернуться в Талиг.

Правая бровь чуть выгнулась, но лицо осталось невозмутимым. Кончать первым сегодня предоставлено Ричарду Окделлу. Впрочем, и раньше никто не запрещал, просто не всегда хотелось. А сегодня — хочется.

— Алан Эбер — хорошее имя. «Эбер» на гаунау значит «вепрь», вы знали? Имя неплохое, только не мое. Ричард Окделл не должен прятаться за чужими именами. Я вернусь с вами, если позволите. Я знаю, что заочно приговорен к смертной казни и что герб Окделлов разбит. Но... я слышал у одного из своих солдат местную мудрость: страшно — не умереть, страшно — не жить. И я хочу жить. Пусть и недолго.

Ричард поднял глаза на своего монсеньора. Тот кивнул.

— Хорошее решение. А теперь иди сюда.

Ричард, устроившись в объятиях, смотрел вместе с эром, как за окном входил в силу новый осенний день. На душе, впервые за долгие годы, было хорошо и спокойно.


Эпилог

Регентский совет, исходя из личных рекомендаций герцога Алва, постановил предоставить Ричарду, графу Лараку, возможность искупить свою вину перед Талигом путем честной службы на посту заместителя капитана личной гвардии принца Октавия. Решение было принято после долгих дебатов и основано на личной просьбе регента, выразившего желание взять государственного преступника на поруки и предоставить оному возможность полезной жизнью, а не бессмысленной смертью искупить свою вину. Все владения герцога Окделла, ранее конфискованные короной, остались собственностью таковой. Графу Лараку были выделены апартаменты во дворце, по стечению обстоятельств — рядом с апартаментами регента, в которых последний, в силу государственной занятости, проводил большую часть ночей. За графом Лараком, по неясным причинам, также сохранилась комната оруженосца в особняке герцога Алва.

С герцогиней Алва у графа Ларака установились ровные, хотя и прохладные отношения. Впрочем, регулярно растущее семейство занимало у герцогини все больше времени и забот, и открытой неприязни между ними замечено не было. Более того, она даже не возражала, когда по достижении Октавием шестнадцати лет муж сделал графа Ларака кэналлийским рэем и наставником их первенца, Карлоса. У нее, в конце концов, оставался черноволосый выводок из ещё четверых. И пятого на подходе.


ссылка на публикацию на ФБ и нехилую дискуссию после фика